Полина Копылова - Святая, чужая, суженая [Пленница тамплиера]

– В смысле – дашь мне бежать? Но тогда ШъяГшу…

– ШъяГшу нарушил мир.

Стало страшно. Обоим. В глубине ее сознания стыла отчетливая мысль: ее легкая смерть от его руки никак не противоречит его любви…

– … Мы должны были убить друг друга. В тех кубках, что я наполнил последними, был безболезненно усыпляющий яд. Мы бы выпили друг у друга из рук – и это не было бы самоубийством. Но ты…

– Бреон… Это все равно самоубийство.

– Нет. Я бы принял смерть из твоих рук. Это не самоубийство. Это наказание, к которому я сам себя присудил. Ты бы стала моим палачом, не ведая того, и на твоей совести не было бы греха.

Она невольно подумала – их смерть разрешила бы все затруднения. Но мысль была только мыслью.

– Я помогу тебе бежать. Я тебя увезу подальше от замка на седле – как мертвую. И возьму с собой второго коня – для тебя.

– Но как ты объяснишь исчезновение второго коня? Или тебя не спросят?

– Когда ты окажешься в безопасности, мне будет уже все равно. Я смогу сказать им правду.

– Но тогда…

– Мы все одно никогда не увидимся… Скажу тебе так: пособничество твоему побегу я не считаю предательством – потому что для Пресвитерианства это ничего не изменит. Но если я перейду ради тебя на сторону ШъяГшу – это будет уже предательством. А вместе нам и тогда не быть.

И только тут ее ударило: если Тигр двинул орды, значит, она ему не нужна. И где она будет скитаться, больная и нищая?

Если б можно было бежать вместе! Не в горы…

– Бреон… – она неловко обняла его, глядящего в темный потолок. Да нет, ему некуда податься из этих стен, с этой земли. Такому не стать наемником, и не скрыться в хижине. А вот у нее нет иных шансов, кроме побега.

Дорога заняла две седмцы. Они говорили на удивление мало – да и о чем бы? Все было решено, и каждое лишнее слово только травило душу. На постой они заезжали обычно в глубокой темноте – чтобы сонные хозяева не приглядывались. На слежавшихся сенниках и засаленных войлоках они отдавались друг другу с безмолвным неистовством, и уезжали затемно, так что хмурый рассвет их бегства повторялся и повторялся, пока небо не подперли первые горы.

Постоялые дворы уже два дня не попадались. В редких брошенных поселениях стояли заставы. Ночевали на голой земле, обнявшись, чтобы согреться. Одним студеным утром ШъяЛма, одуревшая от многодневной тряски, волглых краюшек и стылой воды степных бочагов, вдруг словно впервые увидела, как заострилось у Бреона лицо. Тут ее разобрал такой кашель, что, откашлявшись, она свернула в кулак полную мокроты ладонь. Бреон зло перехватил ее запястье, надавив на сухожилие. Среди белесой слизи было два алых пятна.

– В горах это лечат… – зачем-то сказала она.

– Молоком и яйцами, да?

Он не мог оторвать глаз от ее крови. Наверное, это еще излечимо там, в ее мире. Даже если кровь. Но едва ли – здесь. Она оттирала руку о поникшую траву, пока не зачернила ладонь землей, и потом стряхнула землю о подол.

– Не только молоком и яйцами.

Она говорила не то. И не о том. И не так. А беглый Судия молчал, до белизны стиснув рот.

Она увидела эту голову склоненной. Нет, поникшей. Хуже! – повисшей на грудь. Перед ублюдком Сигридом. Перед сукой Этельгард. Что они с ним сделают, когда он все им расскажет? Станут ли слушать о том, что жизнь или смерть ШъяЛмы уже не изменят расклада? Полно – заикнется ли об этом Бреон после того, как уверится в ее безопасности?

Господи, как быть? Она не может позволить себе того… Или ему не может позволить? Не может позволить себе позволить ему… его…

Стало страшно. Как в кренящейся «Цессне». Нет, ее сознание накренило, как подбитую соколом «Цессну» – от страха за Бреона. И, пересиливая дурноту, она вцепилась в него – ты мой! не хочу! не отдам!

Оперуполномоченный спасательной службы ничего не понимал.

Двое, которых патрульный вертолет подобрал на Плато Термита, заявили, что явились из параллельного мира. Вернее, так сказала болезненно бледная девушка, назвавшаяся Адой Легран. Она и впрямь значилась в базе, как пропавшая без вести два года назад – аккурат в этом квадрате. Ее спутник, совершенно ошарашенный высокий блондин («… в левом ботинке» – мысленно съехидничал опер, занося в базу его приметы), молчал, как рыба. Похоже, у него отшибло память. Девушка назвала его имя – Бреон. Человек с таким именем и такой внешностью ни в каких базах не значился. Впрочем, это еще ни о чем не говорило, и опер с легким сердцем набросал в уме версию: торговцы людьми – похищение – пытки – психические травмы. За это версию говорят шрамы у нее на спине и открытая форма туберкулеза на пределе излечимости. А поскольку г-жа Легран была спецкором «Космо», то есть человеком творческим, она выдумала сказку про параллельный мир – так бывает, если нет сил вспоминать пережитое. У молодого человека Бреона тоже имеются шрамы. Правда, на следы побоев и пыток они не похожи – скорее, давние ранения. Причем холодным оружием. И он не понимает тех трех языков, которыми в объеме универсального разговорника владеет опер, хотя вид у него вполне европейский. Возможно, амнезия. Другое дело, что людей здесь раньше не похищали. Исчезновение Ады два года назад списали на ее умение водить самолет.

Подробно расспросив Аду об обстоятельствах ее попадания в параллельный мир, опер удалился, укрепляясь в желании замять историю с чокнутой иностранкой и ее бесфамильным дружком.

… Бреон сидел рядом и держал ее за руку. Он отказался выйти из кабинета, где ее осматривали, и так отчаянно пытался уловить, что говорит на беглом английском смуглый местный доктор, что пришлось попросить его перейти на латынь. Эскулап удивился, но без заминки перешел. И она еще подумала, что его рекомендациям стоит доверять.

Наверное, опер принял ее за ненормальную. Ну и Бог с ним. Здесь тоже прошло два года: с человеком всякое могло случиться.

Единственное – на что они будут жить? «Космо» ей на время лечения заказан. Впрочем, если написать роман… А, еще страховка… Мысль упрямой улиткой сворачивала со скучной дорожки. Черт, она не отказалась бы от полудюжины улиток! – наверное, ей можно. А Бреон, поди, побрезгует… И тут окатило жаром.

Бреон увидит Париж.

И Эрусалем.

Слез внутри – во всем теле – стало так много, что они никак не хотели пролиться. Только грудь ныла все сильнее. Но это ничего. Доктор сказал – два года, и все в порядке.

2001-2002

Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.